К чести французских тамплиеров, они сделали все, что может сделать человек, для защиты ордена. Выдержать пытки человек не может — и, тем более, не должен человек выдерживать пытки. Как только пытки остались позади, храмовники начали забирать свои показания, подчеркивая, что оговорили себя. Они строили защиту в пределах той инквизиционной процедуры, которая была начата королем. Во-первых, инквизиция (в отличие от предыдущих форм суда) предоставляла обвиняемому возможность назвать своих врагов — и, если свидетель обвинения оказывался в числе этих врагов, его показания отводились. Рыцарь Ронсар де Гизи совершенно точно, к примеру, перечислил тех нескольких членов ордена, которые по тем или иным причинам могли оговорить товарищей, и попал в яблочко, упомянув комприора (заместителя начальника) замка Монфокон Эски де Флоран . Он был главным доносчиком; сохранилось его письмо королю, в котором он напоминал, что должен получить из конфискованного имущества тамплиеров тысячу ливров годовой ренты и еще три тысячи ливров наличными. Тем не менее, вопреки закону показания де Флорана были оставлены.
Разумеется, главной фигурой в ордене оставался и в глазах обвинителей, и в глазах рыцарей великий магистр. Уже в декабре 1307 года, когда в Париж прибыли кардиналы от Папы, великий магистр де Моле заявил, что дал показания под пыткой и отрекается от них. Он потребовал, чтобы его судил, в соответствие с канонами, сам Папа. Рассеянные по темницам тамплиеры знали и о признаниях де Моле, и об отказе от признаний, о призыве к собратьям отказаться от вымученных под пыткой показаний. И уж король Филипп позаботился о том, чтобы великого магистра не было среди тех 72 тамплиеров, которых лично представили Папе.
28 февраля 1310 г. де Моле вновь заявил, что отказывается защищать Орден, так как по своему положению должен свидетельствовать непосредственно перед Папой. Эти слова были дань юридической форме, а затем де Моле произнес настоящую защитительную речь, напомнив, что богослужение в орденских церквах велось куда пышнее, чем в любом соборе, так что абсурдно обвинять храмовников в неуважении к мессе, напомнив, что орден раздавал огромную милостыню. Присутствовавший на допросе Ногаре напомнил магистру, что если веры нет, то не имеет значения ни милостыня, ни стоимость облачений, а о какой вере может идти речь, коли предшественник Моле приносил клятву верности султану Саладину. Моле вздохнул: это было, был договор с султаном, которым многие тамплиеры, в том числе сам де Моле, тогда еще совсем юный и горячий, был недоволен. Но слишком многие крепости тамплиеров находились на арабской территории; без компромисса с султаном их бы сразу уничтожили. О какой измене вере можно говорить, когда тот же Саладин, взяв орденский замок Сафед, потребовал от рыцарей принять ислам — те отказались, восемьдесят человек, и все восемьдесят были обезглавлены. Ногаре почуял, что в историю лучше не забираться, и вернулся к современности: магистр-де не имеет права взывать к Папе как судье, потому что процесс ведется не против магистра лично, а против Ордена в целом.
Один из документов папской комиссии - 1310 год архив Ватикана
Весна 1310 года вообще стала для тамплиеров весной надежды. После двух лет проволочек наконец-то начала работать независимая от короля церковная комиссия, возглавляемая архиепископом Нарбоннским. Пытки прекратились. Комиссия требовала от тамплиеров выбрать из своей среды защитников. Но именно квалифицированные юристы, которые среди тамплиеров были, напоминали братьям, что даже выбирать защитников нельзя, ибо судят орден в целом, и защитников юридически, по уставу тамплиеров, должен назначать великий магистр, который содержался в изоляции. Власти боялись, что магистр потребует своего освобождения или, самое меньшее, отправки к Папе. Получался юридический тупик, который юристы-тамплиеры успешно преодолели: они официально заявили о том, что не берут на себя функций защитников, хотя товарищи их выбрали, но не сопротивлялись, когда комиссия обязала их выполнять обязанности адвокатов фактически: участвовать в допросах свидетелей, заявлять жалобы.
Если в 1307 году лишь 15 рыцарей из шестисот устояли под пытками, то в феврале 1310 года к ним присоединились 532 храмовника. Лишь 15 человек были сломаны настолько, что и в это мгновение общей надежды отказались от права на защиту. Остальные выбрали девятерых членов ордена в качестве своих адвокатов; среди них выделялись двое профессиональных юристов: Жан де Монреаль и 44-летний Пьер де Болонья. Последний, видимо, окончил знаменитый университет в Болонье: во всяком случае, с королевскими юристами он сражался на равных. Он и до ареста был главным юристом (прокуратором) ордена, но подчеркивал, что на защиту в процессе ему нужно особое распоряжение великого магистра. Комиссия, однако, с таким же усердием блокировала все попытки с магистром встретиться или хоть как-то снестись. В ход шла казуистика: тамплиерам заявили, что великий магистр отказался от защиты и тем самым утратил все полномочия — так истолковали его отказ от защиты перед королем и требование разрешить защиту перед Папой.
Если де Монреаль напирал на то, что тамплиеры героически гибли во время обороны Палестины (и, кстати, исчислил общее число погибших за два столетия рыцарей в двадцать тысяч человек), то де Болонья оперировал правовыми категориями. Он потребовал, прежде всего, освободить всех арестованных, чтобы избавить их от морального давления, тем более — от пыток. Заявил отвод участию в процессе отлученного от Церкви Ногаре, вообще потребовал исключения из заседаний всех лиц, чья заинтересованность в исходе дела очевидна. Он заявил, что вообще тамплиеров может судить только Папа, даже если речь идет о суде лично над членом ордена, — и сослался на прецедент, когда Бонифаций VIII сам судил одного из братьев, пересмотрев приговор великого магистра об исключении из ордена и наложив на провинившегося простую епитимью: в течение года и одного дня есть, ставя пищу на пол, как животное. Многое из того, что говорил де Болонья, было в высшей степени умно и точно. Он объяснял, что арест и пытки лишили братьев "свободы ума и воли", а следовательно и "знания, памяти и понимания", что и повлекло за собой совершенно безумные показания. Этим умным и точным словам цены бы не было, скажи их прокуратор еще до ареста, тогда, когда инквизиция вела процессы не против тамплиеров. Но, будучи на свободе, юрист как-то не задумывался над некоторыми недостатками в отправлении правосудия своей эпохи, считая ее вполне разумной для борьбы с еретиками. Вот когда он сам оказался под обвинением, тогда заговорил иначе. Пожаловались даже на то, что с тамплиеров, заключенных в тюрьму, берут плату за свечи и стирку, берут по два су за то, что расковывают перед допросами, и столько же — за то, что после допроса заклепывают кандалы. Раньше надо было бы задуматься над тем, каково приходится жертвам инквизиции.
Среди остававшихся на свободе юристов, обслуживавших королевскую волю и собственное рвение об истине, были поразительные подлецы. Жан де Пуйи, доказывал в специальном сочинении, что, даже если тамплиеры невиновных в том, в чем признались, они , во-первых, виновны в чем-то еще, ибо вовсе безгрешных людей нет, а во-вторых, вообще нельзя говорить о невиновности, можно лишь говорить об отсутствии доказательств невиновности, и вообще — если освободить тамплиеров, подозрения останутся и орден будет источником соблазна для христиан. В общем, назад хода нет. Если тамплиеры отказываются от признаний в еретичестве, значит они — упорствующие еретики и подлежат сожжению в качестве таковых.
Правда, большинство богословов и юристов все-таки не опускались до такой беспредельности подлости и считали возможным считать тамплиеров раскаявшими еретиками, что означало отмену смертной казни. Все же хитроумные возражения тамплиеров отводили простым указанием на то, что король действует в данном деле как Божий помазанник, защищающий веру, и в этом качестве не связан процедурными моментами.
